| Никольская К. "Приметы дурные и добрые в древнеиндийской традиции" | | | | Никольская К.Д.
Приметы дурные и добрые в древнеиндийской традиции.
В Индии по сей день необычайное внимание уделяют всякого рода приметам и предзнаменованиям, корни которых часто уходят в глубокую древность. Примечательно, что сама традиция ставит все, что связано с возможностью «увидеть» будущее на одну ступень с высочайшими приоритеами. Так, в «Артхашастре», назначая себе домашнего жреца, царь выбирает человека, сведующего не только в священном знании (veda) и «науке управления» (daõóanãti), но, равным образом, и в божественном провидении (daiva) и в приметах (nimitta) (KA I.9.9), ибо все это – качества, без которых его помощь в управлении царством невозможна.
Тема примет и предсказаний обнаруживается в текстах разного происхождения и назначени (в эпосе, в религиозной литературе, в памятниках литературы художественной, наконец, в трактатах-шастрах). При этом на общий характер данных жанровая принадлежность памятника и даже его хронология влияет не столь очевидно. Более того, невольно создается ощущение, что некоторые представления «кочуют» из текста в текст и из эпохи в эпоху, не претерпевая существенных изменений.
В некоторых случаях смысл приметы, отраженной в тексте, кажется совершенно прозрачным. Рекомендация Ману избегать дыма от сожжения трупа (pretadhåma) (Manu IV.69) вопросов не вызывает: вплоть до сегодняшнего дня в Индии сохраняется представление об оскверняющем воздействии всего, что связано со смертью и погребением. Даже случайный контакт с заупокойной церемонией может причинить вред человеку. Но далеко не всегда примета легко поддается толкованию (если допустить, что происхождение любого положения вообще диктуется какой-либо логикой). Ряд примет и требований на первый взгляд не имеет явного объяснения. К примеру, то, что ночью не следует приближаться к корням деревьев (ratrau ca vçkùamålàni dårataþ parivarjayet – Manu IV.73). Явного толкования, исключая представления о приличиях, на первый взгляд нет и для требования, входить в деревню или жилище (gràmaü và ve÷ma và) только через ворота (dvàrena) (Manu IV.73)[1].
Все древнеиндийские приметы, естественно, могут быть разделены на добрые и дурные. Однако за редким исключением типологически никаких явных различий они не имеют. Более того, иногда одна и та же примета в разных контекстах может нести в себе диаметрально противоположные последствия. Определенную градацию между приметами, упоминаемыми в текстах, все-таки можно провести, выделяя, к примеру, приметы внешние, связанные с природными явлениями, поведением птиц и животных, и внутренние, физически связанные с человеком, будущего которого касаются. К таковым можно отнести, скажем, вещие сны, сулящие то или иное развитие событий. О будущем могут говорить и невольные телодвижения или мимика: неожиданное «поведение» какой-либо части человеческого тела не может рассматриваться как случайное – оно в обязательном порядке знаменует те или иные события в будущем. Дергающийся глаз сулит несчастье, так же как и нога, начавшая внезапно скользить по сухой земле, и рука, перестающая слушаться[2]. Тело человека таким образом выступает в роли своего рода барометра, предвещающего ту или иную «погоду». При этом не сложно заметить, что в основе представлений такого рода лежит четкая квалификация традиционности или нетрадиционности функционирования того или иного объекта (в данном случае – части человеческого тела). Всякое нарушение традиционности не может квалифицироваться как случайное и оказывается в конечном итоге логически связанным с каким-либо иным нарушением порядка (природного, социального, физиологического и пр.) – часто в будущем, что и превращает его в элемент мантической практики.
Иногда в данных контекстах, как и в случаях с «внешними приметами», фигурирует тема пространственной ориентации (правая рука – левая рука, правый глаз – левый глаз и пр.). Противопоставление правого и левого в древнеиндийской мантике имеет существенное значение. Однако, это становится очевидным, скорее, когда речь идет о «внешних приметах», находящихся за пределами человеческого тела, т.е. когда получает определенный смысл традиционная ориентация в пространстве. В этом случае каждая сторона (право – лево, перед – зад, верх – низ) обретает конкретную смысловую нагрузку. Так, правая сторона, к примеру, оказывается всегда тождественна югу и соотносится со стороной смерти, а значит, и любая примета, исходящая с этой стороны, носит максимально негативную окраску (ср. Мbh III.176.40-51). В случае со «внутренними приметами» градация правого и левого представляется в большей степени произвольной. Возможно потому, что четкая связь со сторонами света в этом случае оказывается невозможной и значение обретает, скорее, нарушение традиционности[3].
О тех или иных склонностях человека (а значит, и о способностях совершать те или иные поступки) могут сообщать черты его лица. Они же могут свидетельствовать о его деяниях в прошлом. В представлениях такого рода мы сталкиваемся часто не столько с физиогномикой в расхожем смысле этого слова, сколько, опять же, с идеей о наличии некоей причино-следственной связи: поступок → физический облик → поступок. Отчетливо прослеживается убеждение, что склонности человека и его поведение накладывают известный отпечаток на его черты. Само лицо оказывается таким образом едва ли не Уайльдовским портретом Дориана Грея, живо реагирующим на любой дурной поступок «хозяина»[4] и, в конечном итоге, прогнозирующим его поведение в будущем. Наконец, представления о взаимозависимости поведения человека и его внешнего облика могут толковаться еще шире. В дхармашастре Ману встречаем утверждение о том, что всякий физический ущерб и любые уродства, как то – слепота, немота, глухота, слабоумие, безобразная внешность, являются результатом деяния человека в прошлом рождении (Manu XI.52).
Другая группа предзнаменований напротив не касается человека напрямую. К таким «внешним приметам» можно отнести, в частности, то или иное поведение зверей и птиц (при чем, существенную роль играет то, о каком животном в каждом конкретном случае идет речь: в разряд однозначно негативных, сулящих зло и беды существ попадают, скажем, шакалы, совы и вороны). Равным образом будущее могут предопределять природные явления и катаклизмы (солнечные затемения, ветер, появление кометы и пр. – ср. Брихатсамхита 48.83).
Особую роль для мантических представлений играет хронологический аспект: в какой период года, месяца или дня отмечается то или иное явление и не нарушет ли оно естественного хода вещей (ибо всякое нарушение уже содержит в себе определенную угрозу). Нарушенный порядок может быть как вселенским, природным, так и социальным; может касаться как хронологического аспекта событий (насколько вовремя или в нужной последовательности они происходят[5]), так и самой сути происходящего, ибо ряд событий в любой момент времени рассматривается традицией как дурные предзнаменования[6]. К последним, безусловно, относятся такие вселенские катаклизмы как эпидемии, появление кометы или солнечное затмение. Все они в обязательном порядке требуют очистительных церемоний, призванных защитить мир, выражаясь ненаучным языком – «отвести беду» (Брихатсамхита 48.83). Однако столь же чревато неприятностями и, на первый взгляд, менее значимое нарушение установленного порядка. К примеру, появление у ребенка вопреки законам природы сперва двух верхних зубов: они, как считалось, могут причинить зло его родителям (АV VI.140). Наконец, дурные последствия может повлечь за собой брак младшего брата, заключенный прежде, чем женится старший (АV VI.112)[7].
В основе огромного количества примет и предзнаменований лежит система уподобления двух моментов времени – сейчас и потом. Представления такого рода строятся на твердой убежденности в том, что действия, совершаемые в настоящее время, могут выступать как определяющие для какого-либо фактора во времени будущем. Так, Амбика, отдаваясь Вьясе, первый раз закрывает глаза – в результате рождается слепой Дхритараштра, во второй раз глаза не закрывает, но бледнеет – это объясняет в духе традиционной индийской этимологии имя ее второго сына Панду (pàõóu) – «бледный» (Мbh I.101).
Параллелизм может проявляться и через семантическую связь двух объектов, устанавливаемую той или иной ситуацией. Наиболее очевидные случаи – тема кражи в литературе дхармашастр. Текст Ману сулит наказания ворам, исходя из того что ими было похищено, ориентируясь при этом вовсе не на ценность украденого. В соответствии с логикой шастры похитителю пищи (annaharta) сулятся болезни пищеварения (àmayàvitvaü), присваивающему себе без права чужую речь (vàgapahàraka) – немота (maukya), похитителю одежды (vastràpahàraka) – проказу (÷vaitrya), укравшему лошадь (a÷vahàraka) – хромота (païgutà) и пр. (Manu XI.51-52).
Таким образом, вне зависимости от типа, любая примета устанавливала прочную взаимосвязь между прошлым и настоящим, превращая весь ход событий в беспрерывную логическую цепочку причин и следствий. Любое действие или явление одновременно виделось в двух аспектах: с одной стороны, оно совершалось в настоящий момент, с другой – являлось предвестником того, что свершится.
[1] Хотя и то, и другое требование могут быть истолкованы посредством чисто этнографических параллелей, ибо во многих традициях существуют представления об обитании нечисти в корнях деревьев, а о ночном времени – как о периоде, в высшей степени опасном для человека. Что же касается темы двери, то в магических представлениях самых разных культур ей всегда уделялось повышенное внимание. То же и в индийской традиции. В рекомендациях по устройству царства «Артхашастра» особо оговаривает все, что касается двери на территорию царства или города. К примеру, хорошо укрепленной считается такая джанапада (территория), в которую ведет всего одна дверь – ekadvàra (KA VII.1.33). Столь же пристальное внимание уделяется дверям крепости: puradvàra (KA XII.2.33), durgadvàra (KA XIII.3.41 ff). Именно дверь «фильтрует» благоприятное и неблагоприятное. Наконец, дверь фигурирует как один из значимых элементов ритуально-магических действий, предписанных XIV книгой (KA XIV.3.57). Не случайно и А.М.Хокарт характеризует городские ворота, как священные, поскольку они служат гарантом благополучия города (Hocart A.M. Kings and Councilors. Cairo, 1936, pp.247-248)
[2] Среди прочих дурных поредзнаменований, по которым Юдхиштхира сумел вовремя придти на помощь к Бхиме, попавшему в плен к удаву, были дрожь правой руки, дергание левой ноги и невольно закрывшийся левый глаз (Мbh III.176.40-51).
[3] Идея о том, что тело человека может тем или иным способом предсказывать будущее сама по себе не оригинальна. Сходные представления встречаются и в других культурах. Достаточно вспомнить русские приметы: «Правая нога в дороге озябнет прежде левой – к добру», «Правая ладонь чешется к прибыли, левая – к убытку», «Щеки чешутся или горят – к слезам» и пр. (Пословицы русского народа. Сборник В.Даля в двух томах. Т.2. М., 1984, с.350). Правда, скажем, в русской культуре позитивная окраска правого и негативная – левого кажутся более ярко и постоянно выраженными.
[4] Интересно, что подобного рода взгляды сохранились народной традицией и в более поздние периоды. Сходные представления фиксирует в своей работе М.Н.Шринивас, описывая уже в XX веке нравы и обычаи жителей одной из деревень штата Карнатика. По его наблюдениям, в традиции местных жителей слово мока, тождественное санскритскому мукха («лицо»), равным образом обозначало также и репутацию человека. От человека ждали такого поведения, чтобы ему не стыдно было показать свое лицо (мока) любому. При дурном же поведении он вынужден прятать его ото всех. На лице, как полагали жители Рампуры, были буквально написаны и доброта, и порочность (Шринивас М.Н. Запомнившаяся деревня. М., 1988, с.283).
[5] Ср.: «Если петухи в селении не вовремя распоются – не к добру», «Сад поздно зацветет – к смерти хозяина» и т.п. (Пословицы русского народа. Сборник В.Даля в двух томах. Т.2. М., 1984, с.342)
[6] Ср.: «Ласточка в окно влетит – к покойнику», «Мухи зимой в избе – к покойнику» (Пословицы русского народа. Сборник В.Даля в двух томах. Т.2. М., 1984, сс.342-343).
[7] Кстати сказать, представления такого рода используются эпической традицией и для одного из многих толькований полиандрии Драупади. Поскольку непосредственным победителем на сваямваре явился Арджуна, он и должен был стать супругом царской дочери. Однако же Юдхиштхира и Бхима, два старших его брата, к тому времени еще оставались неженатыми. Для того, чтобы избежать нарушения традиционного порядка заключения браков внутри семьи, было решено сделать Драупади общей женой (Mbh I.187.22-25).
Источник: Кафедра индийской филологии ИСАА МГУ
Ломоносовские чтения 2006 | | | | Ключевые слова: , | | | 24 апреля 2008 г. |
|
