«Когда я слышу слово «дискурс», я хватаюсь за свой симулякр».

Виктор Пелевин, «Шлем ужаса:

Креатифф о Тесее и Минотавре» 

Вероятно, у многих из Вас во время чтения книг процитированного выше Виктора Олеговича возникали мысли о том, что неплохо бы узнать, что такое «дискурс» и чем он существенно отличается от «парадигмы» – тем более, что порой они употребляются в довольно сходном  контексте.

Авторитетные источники, вроде «Новейшего философского словаря», сообщают обратившемуся к ним в поисках ответов читателю, что дискурс – это «вербально артикулированная форма объективации содержания сознания, регулируемая доминирующим в той или иной социокультурной традиции типом рациональности». И поскольку продраться сквозь терминологические тернии академического стиля не так-то просто, имеет смысл привести чуть более упрощенное, но и более понятное определение этих терминов.

Начнем с дискурса. Дискурс представляет собой способ высказывания. Для тех, кто не является специалистом в той или иной области гуманитаристики, самый легкий способ понять и запомнить, что же такое дискурс – соотнести его с авторским стилем в художественной литературе.

Это способ, которым каждый автор воздействует на читателя, сплетая текст из отдельных слов и фраз, и расставляя их в определенной последовательности. Это специфические образы, метафоры, аллегории, символы, эпитеты, сравнения – в общем, все те приемы, которыми автор пользуется для достижения нужного эстетического эффекта.

Приведем в качестве примера давно гуляющую по Сети литературную шутку о сказке про Красную Шапочку, изложенную в легко узнаваемых авторских стилях, характерных для разных писателей-классиков.

Эдгар По:

«На опушке старого, мрачного леса, овитого  таинственной  вуалью тумана, над которым носились темные облака зловещих испарений и будто слышался фатальный звук оков, в мистическом ужасе жила Красная Шапочка».

Эрнест Хемингуэй:

«Мать вошла, она поставила на стол кошелку. В кошелке было молоко, белый хлеб и яйца.

- Вот, - сказала мать.

- Что? - спросила ее Красная Шапочка.

- Вот это, - сказала мать, - отнесешь своей бабушке.

- Ладно, - сказала Красная Шапочка.

- И смотри в оба, - сказала мать, - Волк.

- Да.

Мать смотрела, как ее дочь, которую все называли Красной Шапочкой, потому что она всегда ходила в красной шапочке, вышла и, глядя на свою уходящую дочь, мать подумала, что очень опасно пускать ее одну в лес; и, кроме того, она подумала, что волк снова стал там появляться; и, подумав это, она почувствовала, что начинает тревожиться».

Ги де Мопассан:

«Волк ее встретил. Он осмотрел ее тем особенным взглядом, который опытный парижский развратник бросает на провинциальную кокетку, которая все еще старается выдать себя за невинную. Но он верит в ее невинность не более ее самой и будто видит уже, как она раздевается, как ее юбки падают одна за другой и она остается только в рубахе, под которой очерчиваются сладостные формы ее тела».

Джек Лондон:

«Но она была достойной дочерью своей расы; в ее жилах текла сильная кровь белых покорителей Севера. Поэтому, и не моргнув глазом, она бросилась на волка, нанесла ему сокрушительный удар и сразу же подкрепила его одним классическим апперкотом. Волк в страхе побежал. Она смотрела ему вслед, улыбаясь своей очаровательной женской улыбкой».

Ярослав Гашек:

«- Эх, и что же я наделал? - бормотал Волк. - Одним словом обделался».

Оноре де Бальзак:

«Волк достиг домика бабушки и постучал в дверь. Эта дверь была сделана в середине XVII века неизвестным мастером. Он вырезал ее из модного в то время канадского дуба, придал ей классическую форму и повесил ее на железные петли, которые в свое время, может быть, и были хороши, но ужасно сейчас скрипели. На двери не было никаких орнаментов и узоров, только в правом нижнем углу виднелась одна царапина, о которой говорили, что ее сделал собственной шпорой Селестен де Шавард - фаворит Марии Антуанетты и двоюродный брат по материнской линии бабушкиного дедушки Красной Шапочки. В остальном же дверь была обыкновенной, и поэтому не следует останавливаться на ней более подробно».

Оскар Уайльд:

«Волк. Извините, вы не знаете моего имени, но…

Бабушка. О, не имеет значения. В современном обществе добрым именем пользуется тот, кто его не имеет. Чем могу служить?

Волк. Видите ли… Очень сожалею, но я пришел, чтобы вас съесть.

Бабушка. Как это мило. Вы очень остроумный джентльмен.

Волк. Но я говорю серьезно.

Бабушка. И это придает особый блеск вашему остроумию.

Волк. Я рад, что вы не относитесь серьезно к факту, который я только что вам сообщил.

Бабушка. Нынче относиться серьезно к серьезным вещам - это проявление дурного вкуса.

Волк. А к чему мы должны относиться серьезно?

Бабушка. Разумеется к глупостям. Но вы невыносимы.

Волк. Когда же Волк бывает несносным?

Бабушка. Когда надоедает вопросами.

Волк. А женщина?

Бабушка. Когда никто не может поставить ее на место.

Волк. Вы очень строги к себе.

Бабушка. Рассчитываю на вашу скромность.

Волк. Можете верить. Я не скажу никому ни слова (съедает ее).

Бабушка. (из брюха Волка). Жалко, что вы поспешили. Я только что собиралась рассказать вам одну поучительную историю».

Эрих Мария Ремарк:

«Иди ко мне, - сказал Волк.

Красная Шапочка налила две рюмки коньяку и села к нему на кровать. Они вдыхали знакомый аромат коньяка. В этом коньяке была тоска и усталость - тоска и усталость гаснущих сумерек. Коньяк был самой жизнью.

- Конечно, - сказала она. - Нам не на что надеяться. У меня нет будущего.

Волк молчал. Он был с ней согласен».

Карлос Кастанеда:

«Я подошел с ней и хотел сказать о том, какая у нее красивая шапочка, но она заговорила первой:

— Рыхлые края и плотный центр, — сказала она, указывая на шапочку. Ее замечание настолько совпало с тем, что я собирался сказать, что я подскочил.

— Только что собирался сказать тебе о шапочке.

— Значит, я тебя опередила, — сказала она и засмеялась с детской непосредственностью.

Я спросил, не может ли она ответить мне на несколько вопросов.

— Что тебя интересует?

— То, что ты сказала мне вчера днем о пирожках очень взволновало меня. Никак не могу понять, что ты имеешь ввиду?

— Конечно ты не можешь этого понять. Ты пытаешься думать об этом, а то, что я сказала, не совпадает с твоими мыслями».

Дж. Р. Р. Толкиен:

«Сразу за домом Красной Шапочки начинался лес. Лес этот был одним из немногочисленных ныне осколков Великого Леса, покрывавшего некогда все Средьземелье — давно, еще до наступления Великой Тьмы. Когда-то в прежние времена, оказавшись на опушке этого леса в час захода Солнца, в лесу этом можно было услышать песню на Синдарине — языке той ветви Перворожденных, что никогда не покидали пределов смертных земель и не видели света Закатного Края. Но с приходом Великого Врага веселый народец покинул Лес, и ныне его населяли злые, коварные существа, самыми страшными из которых были Волки, говорившие на почти забытом ныне Черном наречии — языке, созданном Врагом в глубинах Сумеречной страны для ее обитателей».

Умберто Эко:

«16 августа 1968 года я приобрел книгу под названием «Детские и домашние сказки» (Ляйпциг, типография: Абеля и Мюллера, 1888). Автором перевода значились некие братья Гримм. В довольно бедном историческом комментарии сообщалось, что переводчики дословно следовали изданию рукописи XVII в, разысканной в библиотеке Мелькского монастыря знаменитым членом Французской академии семнадцатого столетия Перро, столь много сделавшим для историографии периода Людовика Великого. В состоянии нервного возбуждения я упивался ужасающей сказкой и был до того захвачен, что сам не заметил, как начал переводить, заполняя замечательные большие тетради фирмы «Жозеф Жибер», в которых так приятно писать, если, конечно, перо достаточно мягкое. Как читатель, вероятно, уже понял, речь шла о Красной Шапочке». 

В данном случае мы имеем дело с дискурсом Бальзака, дискурсом По, дискурсом Ремарка и т.д. Однако, как мы можем видеть из приведенных выше примеров, стилевые различия обусловлены не только характером творчества пародируемого автора, но и разными жанрами внутри литературы.

И в самом деле, стили изложения формируют свои собственные дискрсы: театральная трагедия, лирическая драма, сатирическая комедия, героический эпос, фантастический роман, готические ужасы, повествование в стиле фэнтези – все они формируют свой собственный оригинальный способ говорить о мире.

Специфические способы описания персонажей, а также события, выбранные в качестве ключевых для повествования, и создание общей атмосферы этого повествования представляют собой дискурсы различных жанров.

Двигаясь в сторону увеличения масштаба от отдельных авторов к  литературным стилям, а от них – к другим типам и способам описывать окружающую нас реальность, мы можем сказать, что помимо дискурса литературного, есть, к примеру, научный дискурс.

Пример научного дискурса приведен в начале этой статьи в виде выдержки из философского словаря. Однако внутри глобального научного дискурса содержатся дискурсы различных дисциплин.

Например, лигвистика не только пользуется терминами, отличающимися от философских, но и сам ее язык, способы описания, методы исследования – все это существенно отличает дискурс лингвистический от дискурса философского.

Любопытно, что исходя из собственных средств описания, дискурс лингвистики дает свое собственное определение того, что такое «дискурс». Это значит, что исследуя один и тот же объект «с разных сторон», каждая из научных дисциплин делает это с помощью своего собственного дискурса.

Помимо дискурса литературного и научного, есть множество других, самых разных дискурсов – есть бытовой, «повседневный» стиль общения, есть множество профессиональных языков, влияющих на способ говорить о чем-либо: одна и та же тема будет по-разному озвучена экономистом и политиком.

Есть дискурсы различных социальных пространств и классов: дискурс уголовника существенно отличается от дискурса хипстера, а дискурс рэп-баттлов – от дискурса тех обзоров актуальных событий медиа-среды, что делают популярные ютуб-блоггеры.

То есть дискурс – это способ речевого или письменного взаимодействия между людьми, это определенные правила, по которым выстраивается коммуникация в той или иной социальной среде.

В свою очередь, само пространство, в котором существуют дискурсы, характерные именно для него, называется «парадигма». Конечно, определение понятия «парадигма» этим не исчерпывается, но подробнее о значении этого слова – в нашей следующей статье.  

Руслан Кулешов, к.н. культурологии

Шива. Йога. Шаманизм

«Я не ум, не интеллект, не сознание эго,

я не слух, не вкус, не обоняние, не зрение, не осязание,

я не эфир, не земля, не огонь, не ветер,

я пребываю в форме вечного сознания и блаженства,

Я - Шива, Я – Шива».

Атма-Шатакам आत्माषटकम्

Вопрос о связи йоги и шаманизма не раз поднимался в специальной научной литературе, например – религиоведческой и культурологической. Одним из крупнейших ученых, непосредственно занимавшихся данной проблематикой, был М. Элиаде. Он же приводит в качестве примера Шиву, аргументируя связь  йоги и шаманизма. Это божество, покровительствующее йоге, имеет отчетливые шаманские корни.

Шаманизм, вобрав в себя все первобытные формы религиозности – аниматизм, анимизм, тотемизм, фетишизм и магию – в свою очередь стал частью большинства религий и эзотерических учений.

А.Г. Сафронов в своей книге «Религиозные психопрактики в истории культуры», одной из фундаментальных работ в области культурной антропологии, отмечает, что  «практики, дословно копирующие шаманские, «…» встречаются в более поздних направлениях йоги, например в средневековом шиваизме». Эти «психопрактики относились, по всей вероятности, к дравидийской традиции».

Под дравидийской традицией здесь подразумевается автохтонное (имеющее местное происхождение) население Индии.  В свою очередь, йогические психопрактики дравидов восходят, во многом, еще к  доисторической цивилизации Индии – Индской (или Индо-Сарасватской).

Как мы сравниваем?

Письменность цивилизации долины Инда до сих пор не расшифрована.  Как же, не имея письменных  свидетельств, мы можем утверждать что-либо о столь отдаленной эпохе?

В предыдущей статье «Шива, Господин Йоги» мы проследили происхождение образа Шивы в ипостасях Йогешвара и Пашупати при помощи анализа терракотовой печати, найденной в ходе археологических исследований одного из крупнейших городов Индской цивилизации – Мохенджо-даро.

Связь между Шивой, изображенным на этой печати (его еще называют «Прото-Шива») и классическим Шивой индуизма основывается на сопоставлении деталей образа Прото-Шивы (на этой и других печатях) с иконографией (традиционными канонами  изображения) индуистского Шивы.

Точно таким же образом – на основе интерпретации символов, имеющих под собой сходное значение, мы можем провести параллели между:

1. Культом Шивы, как протоиндийским, так и индуистским;

2. Мифами и ритуалами шаманизма.

К сожалению, сложно изложить весь доказательный материал в рамках лишь одной статьи. Поэтому ограничимся наиболее яркими примерами сопоставлений.

Духи-помощники

Итак, на вышеупомянутой печати, с правой стороны от фигуры Шивы находится тигр, а внизу – две антилопы, головы которых развернуты в обратную от центра сторону. Есть ли упоминания о подобных мотивах в более поздних индийских источниках?

Существует мифологическое предание, в котором 10000 разгневанных на Шиву аскетов создали разъяренного тигра, напавшего на него. Шива же содрал с тигра шкуру, которая служит теперь ему сидением. Тогда аскеты наслали на него антилопу, однако Шива зажал ее в своей левой руке. После этого аскеты признали власть Шивы над ними.

Эта история носит отчетливо шаманский характер. В верованиях традиционных племен (таких, как аборигены Сибири, Африки, Австралии и обеих Америк) шамана в путешествии сопровождают его духи-помощники. В виде различных животных, птиц или рыб эти духи помогают при прохождении различных пространств в мире духов.

«Шаман, отправляясь в духовное путешествие, –  пишет в своем блоге «Йога сутра: комментарий современного практика» А.Г.Сафронов  – садится на духа–помощника «…». Тут же вспоминается другой иконографический символ – шкура убитого животного (олень, тигр, слон, змея) под аскетом».  

О том, что образ тигра в Индской цивилизации следует интерпретировать как шаманское животное, говорят нам и данные этнографии в азиатском регионе, за пределами Индостана.

Например, как в Северо-Восточной, так и в Юго-Восточной Азии среди местных народов распространено представление о духе-помощнике шаманов: во время шаманской инициации (посвящения в шаманы), неофит отправляется в джунгли (как символ мира духов) на спине тигра. В дальнейшем он сам может получить способность превращаться в тигра. В малайском шаманизме считается, что шаман может превратиться в тигра при жизни, и обязательно превращается в него на седьмой  день после смерти.

А.Г. Сафронов отмечает, что в средневековом шиваизме «адепт, овладевая «магическим знанием» — «видьей», становится «..» сверхъестественным существом, позиционируемым в космической иерархии между людьми и богами. Однако, «..» видья — это не просто знание или набор навыков, а некоторая сущность, которая добровольно или в силу принуждения согласилась служить адепту. «…» Такое описание полностью соответствует шаманизму и шаманским техникам работы с духами-помощниками. «…» Вероятнее всего, своим происхождением подобного рода психопрактики обязаны религиозным системам, близким по характеру к шаманизму, поскольку очень близки к практикам увеличения силы шамана, посредством присоединения объектов духовного мира».

Мировое Древо

Еще одной характерной чертой, объединяющей образ Шивы, йогу и шаманизм, является Мировое Древо. Это чистый архетип в юнгианском понимании: структура психики, общая для всего человечества, содержащаяся в коллективном бессознательном. Мировое древо присутствует в культуре всех народов как базовая матрица восприятия мира.

Корни этого дерева опускаются в нижний мир, ствол располагается  в среднем, а крона находится в верхнем мире. Мировое Древо – это центральная ось, пронизывающая все миры и связывающая их. И одновременно, Мировое Древо заключает в себе все эти миры, воплощая собой универсальную модель Вселенной.

Мировое Древо является важным элементом в системе шаманской мифологии и обрядности. Шаман путешествует, перемещаясь по стволу Мирового Древа, по его ветвям и корням – и каждый участок этого дерева является одной из зон мироздания. Также архаическое сознание проводило еще одну параллель – между Мировым Древом и фигурой самого шамана. Они оба выполняли функцию посредника между мирами.

Один из наиболее характерных признаков изображения Мирового Древа почти во всех культурах и эпохах – это животные, располагающиеся по обеим сторонам от него по парам, симметрично. Со средней частью, стволом, обычно соотносятся копытные – олени, лошади, антилопы и т.д.

На «Печати Пашупати» животные расположены вокруг Шивы таким же образом. На роль Шивы как шаманского божества-посредника между мирами указывает и его рогатая маска, типичный элемент шаманской ритуальной одежды. Такая персонификация образа Мирового Древа, его «очеловечивание»  – характерная для архаического мышления черта. Точно таким же образом человек отождествляется с Мировым Древом в «Брихадараньяка упанишаде». А выражение «Взобраться на Древо» стало в сакральных текстах индуизма типичной метафорой духовного восхождения.

Кроме того, в Индской цивилизации были и вполне конкретные изображения Мирового Древа. Они, почти не изменившись, встречаются и в исторической Индии в виде «Ашваттхи» – воплощения архетипа Мирового древа в культуре индуизма.

Итог здесь можно подвести цитатой из статьи А.Г. Сафронова «К происхождению слова «йога»»: «Шива считается «Владыкой Йоги». О шаманских корнях йоги и аналогиях между йогой и шаманской практикой можно подробно посмотреть в соответствующих главах моей монографии. Но обратим внимание: основная функция шамана  – связывать (сопрягать!) различные плоскости бытия (Миры, ветви мирового дерева и т.д.). И в таком смысле санскритский корень «сопряжение» начинает видеться по-другому».

Кулешов Руслан, канд. наук культурологии

Благодаря его познанию  

(человек становится)  

искушенным в океане знания.  

Он – Cам Шива, Пашупати,   

Свидетель всего и всегда.  

Пашупата-брахма-упанишад 

Шива – один из наиболее почитаемых богов индуизма, в котором он, вместе с Брахмой и Вишну, составляет триаду Тримурти. Шива также является наиболее значимым покровителем традиции йоги среди традиционных индуистских божеств.

Можно предположить, что истоки поклонения ему уходят в глубь тысячелетий, но что это была за эпоха? И когда именно появилась эта известная всем связь между Йогой и Шивой, как Господином Йоги, Йогешварой? Имеет ли к этому отношение такая известнейшая черта шиваизма, как поклонение лингаму? Связаны ли с этим атрибуты Шивы – его одежда и слуга, бык Нандин? И как появилась такая ипостась Шивы, как Пашупати?

Ответ на все эти вопросы следует искать в невообразимо древнем культе поклонения, быть может, древнейшем из сохранившихся на Земле. Но обо всем по порядку.  

Нараян Дандекар 

О происхождении как мифологического образа Шивы, так и шиваизма в целом, написано много работ. Однако по степени убедительности аргументов и обоснованности позиции можно выделить такого  ученого, как Рамчандра Нараян Дандекар.

Убедительность исследований Дандекара в области изучения ведийской и индуистской мифологии основана на принадлежности к знатному роду брахманов. Он ведет свое происхождение от одного из семи божественных ведийских мудрецов-риши – Васиштхи.

Судя по мифологическим преданиям, Васиштха был одним из авторов гимнов Ригведы. Его наследники, будучи элитарными представителями брахманской варны, тысячелетиями поддерживали и развивали традиции изучения индийской культуры.

Кроме того, Дандекар, пользуясь методами западной науки, был одним из наиболее видных представителей европейского востоковедения. В своей книге «От вед к индуизму. Эволюционирующая мифология» он отвечает на вопрос о возникновении и развитии мифологического образа Шивы. Свое исследование Дандекар начал с анализа изображения этого божества в ипостаси покровителя йоги.  

Протоиндийская цивилизация 

Образ Шивы впервые зафиксирован среди археологических находок, датированных временем существования Индской цивилизации в долине рек Инд и Сарасвати (с 3300 по 1300 года до н.э). Она обладала высокоразвитыми традициями городского строительства, оригинальным искусством и до сих пор не расшифрованным письмом.

Индская цивилизация была ориентирована на торговлю и, судя по всему, находилась под управлением религиозных лидеров. Ее представителями, скорее всего, было местное дравидийское население. Множество статуэток  и  изображений  позволяют говорить о существовавшем культе Богини-Матери.

Немалое количество ученых видят в индуизме преемственность традиции  изображения некоторых культовых объектов и религиозных символов. наследуемую из этой протоиндийской культуры. Существуют соответствия между некоторыми из характерных для нее изображений и ритуалами плодородия центральной Индии.
 

Печать Пашупати 

В цивилизации долины Инда было много черт, сходных с другими ближневосточными культурами, в частности – глиняные таблички, имевшие функцию печати. Как полагают многие ученые, на одной из них, так называемой «Печати Пашупати» изображен сидящий в йогической позе Шива (или, как его еще называют, «Прото-Шива»). Среди тех, кто поддерживает данную версию – и Мирча Элиаде.

Его ноги скрещены и сведены пятка к пятке, большие пальцы обращены вниз, а фаллос изображен в эрегированном состоянии (эта черта изображения носит название «итифаллизм»). Под ним – плоское сидение или типичный для Индии низкий трон. Руки Шивы вытянуты и повернуты ладонями к коленям, большими пальцами вперед.  У него три лица, а на голове – рогатая маска, преходящая в высокий головной убор. Справа от божества изображены слон и тигр, а слева – носорог и буйвол. Ниже сидения расположены две обращенные к центру фигурки оленей, голова и рога которых повернуты назад.

Здесь изображены многие типичные черты классического индуистского Шивы в образе «Йогишвара Пашупати», что переводится как «Господин йоги, Владыка скота». Надо отметить, что не только древнейшая школа шиваизма, но, вероятно, древнейшая школа индуизма вообще, носит производное от этого название – «Пашупата». Примечательно, что основоположника этого течения шиваизма, гуру Лакулиша, считали воплощением Шивы и основателем йоги.  

Лингам и Лакулиша 

Скульптура, изображающая Лакулиша достаточно похоже на «Печать Пашупати» – та же йогическая поза и эрегированный фаллос. Да и сами его последователи, пашупаты, известны как поклонники лингама – символического изображения Шивы, традиционного для шиваистского культа.

Лингам представляет собой ритуальную скульптуру в виде эрегированного пениса – символа мужского, оплодотворяющего начала, воплощающего божественную производящую силу. Не все варианты индуистских изображений Шивы носят итифаллический характер. Однако, как отмечает Дандекар, все без исключения изображения Шивы, найденные в Восточной Индии, имеют эту особенность.

Очевидно, что в иконографии (традиционном способе изображения) Лакулиши, гуру школы Пашупати, содержится амбивалентность, с одной стороны, йогического аскетизма позы, а с другой – сексуальности, воплощенной в эрегированном фаллосе. Такое же объединение противоположностей присуще как индуистскому Шиве, так и «Прото-Шиве» на печати из Мохенджо-Даро.

Общераспространенный в Индии ритуал почитания лингама восходит к наиболее архаическому периоду ее истории, возможно, к эпохе неолита. Кроме того, фаллический культ лингама также существовал и в цивилизации долины Инда. Археологические находки в виде конических терракотовых, либо каменных конусов с закругленным верхом, интерпретируют как лингамы, а каменные кольца – как женский символ, «йони».

Именно почитание лингама и йони составляет важнейшую часть ритуального культа современного шиваизма. В большинстве статуэток лингама он поднимается из йони. В «Шветашвара упанишаде» о Шиве говорится, что он один повелевает всеми йони.

  Атрибуты Шивы 

Возвратимся к таким деталям изображения на «Печати Пашупати», как окружающие фигуру Прото-Шивы животные – слон, тигр, буйвол и носорог. Какие можно найти этому соответствия в индуизме? Ведь у нас нет письменных свидетельств, говорящих о том, что здесь изображен именно Шива.

И здесь следует отметить, что уже в значительно более поздних источниках, священных текстах, упоминается слоновья или тигриная шкура как одежда Шивы. Буйвол, как ездовое животное бога смерти, тоже мог быть первоначально связан с Шивой. Затем, Шива в «Сканда пуране» именуется как «повелитель антилоп». Любопытно, что упомянутый там же его эпитет «ekasrnga», т.е. «однорогий», напоминает о быке-единороге, часто изображавшемся на печатях долины Инда.

Что касается двух рогов его маски на печати «Шивы Пашупати», то головные уборы, увенчанные рогами буйвола или быка, были отмечены этнографами в отдельных местных, дравидийских племенах Центральной, Южной и Восточной Индии. И несмотря на то, что в иконографии индуистского Шивы рога отсутствуют, именно они подразумеваемы в традиционном лунном серпе на лбу Шивы. 

Здесь можно увидеть следы первобытного тотемизма, в котором архаическое божество воплощалось в виде животного как зооморфного (что значит – звериной формы) символа. Полумесяц на голове Шивы говорит нам о том, что ранее его могли почитать в образе быка, который лишь позднее станет его ваханой (ездовым животным). Им является известный в индуистской мифологии бык Нандин. Впрочем, на индийских монетах монетах Шиву часто изображали именно как быка.  

Кроме того, еще одну печать того же периода Индской цивилизации, также можно интерпретировать как изображение шиваистских атрибутов – быка и трезубца. Здесь изображен человек у святилища в уже знакомой нам йогической позе, и бык, привязанный к столбу. 

 Можно упомянуть и выложенные из кирпича ритуальные бассейны для омовения, найденные в протоиндийских городах Мохенджо-Даро и Харрапа. Они напоминают хранилища воды индуистских храмах, предназначенные для омовения изображений божества. Эта деталь в обряде поклонения Шиве существует до наших дней.

  Пашупати, Йогешвара  

Индская цивилизация прекратила свое существование незадолго до индоарийского вторжения. Исследователи называют разные причины – от засухи, до сейсмической активности.

Культура в долине Инда регрессировала до исключительно сельского уклада жизни, городская жизнь и письменность были забыты. Но, по всей видимости, местное население унаследовало от этой культуры множество элементов религиозных представлений.

И когда пришли индоарийские завоеватели, то они встретились с сохраненным дравидийским населением со времен Индской цивилизации культом Шивы Пашупати, Йогешвары. Постепенно ведическая мифология индоариев синтезировалась местной.

И все древнейшие черты Шивы – поклонение его образу в виде лингама, одежда из шкур, полумесяц на его изображениях, бык-спутник, ритуал омовения, и, наконец, его ипостаси Повелителя Животных и Господина Йоги, из этих далеких эпох дошли до наших дней.

Кулешов Руслан, канд. наук культурологии

         Для многих из нас музыка – неотъемлемая часть повседневной жизни. Осознанно или нет – мы давно используем ее как способ «саморегуляции», подбирая музыкальные композиции, подходящие для поездки в автомобиле, для тренажерного зала, утренней зарядки, работы за компьютером и т.д. В последнее время и хатха йога также часто сопровождается музыкальным фоном.

Все это мы делаем для того, чтобы наше внутреннее самоощущение, наш «настрой» совпадал с тем делом, которым хотим заняться. Мажорный или минорный лад, быстрый или медленный темп, выбор жанра – все это подбирается соответственно тому результату, что хотим получить, то есть определенному состоянию нашей психики.  

Возникает вопрос – действительно ли можно таким образом подобрать музыкальное сопровождение для выполнения асан хатха-йоги? Ведь практика йоги предполагает глубокую и сосредоточенную работу со своим физическим, астральным, ментальным и эфирным телами. И здесь чрезвычайно важен подбор правильного «инструмента», не только гармонирующего с внутренним состоянием, но и помогающего это состояние настроить.  

Прежде всего, вне зависимости от конкретного жанра такой музыки, существует общее направление поиска для тех, кто не очень ориентируется в данной теме. Начать можно с поиска в сети по запросу «музыка для медитации». Из того, что Вы нашли, теперь имеет смысл выбирать далее  – опытным путем выяснить, подходит ли для Вас та или иная мелодия в процессе занятий хатха йогой.  

В качестве основных критериев здесь нужно руководствоваться своими ощущениями во время занятия. Музыка для йоги, конечно же, не должна отвлекать ни резкими звуками ни частыми повышениями и понижениями тональности, ни таким пением, в котором голос «уводит» Вас от сосредоточенности на асане.
      Спокойная, глубокая, мелодичная – вот, вкратце, идеальные характеристики музыкального сопровождения к хатхе.  

Здесь можно порекомендовать этническую музыку, и, особенно – традиционную индийскую, так как ее звучание, помимо свойственной для нее плавной текучести звуков и ритмов, еще и отсылает к той культурной традиции, где йога возникла, то есть, к индийской.  

Следует подбирать музыкальные треки длительной протяженности, чтобы комплекс асан выполнялся в едином темпоритме и Вы не отвлекались на смену композиций. Если ваша любимая мелодия для хатха йоги не очень длинная – закольцуйте ее в проигрывателе, чтобы она воспроизводилась «по кругу». Ничто не должно отвлекать Вас в процессе занятий.  

Чтобы удачно выбрать музыку для йоги, следует избегать в ней слов, которые способны увлечь сознание в сторону от внимательного выполнения асан, а также высокой тональности мелодии – это также может быть мешающим фактором. Низкая, глубокая мелодика, напротив, создаст определенное пространство для практики, отличное от обыденного, что поможет избавиться и от повседневного внутреннего диалога, остановив его хотя бы на это время.  Таким образом, особенной музыкой Вы выделяете тот период времени, что занимаетесь, как особенный. Восприятие в нем будет тотально направлено на правильность выполнения асаны и на свои ощущения.  

В этом контексте достаточно удачным выбором представляется также музыка в стиле «эмбиент», чьи легкие и ненавязчивые вибрации могут послужить отличным саундтреком к йоге, а характерные для данного стиля звуки природы, вписанные в композицию – шум морского прибоя или дождя, звук текущей воды в ручье, пение птиц – отлично подойдут для выстраивания гармоничного, природного состояния.  

Кроме того, подходящие для хатхи музыкальные треки Вы можете найти в таких направлениях, как «чиллаут» и «нью-эйдж». Поклонники чиллаута отмечают его способность снимать психическое напряжение, поэтому он отлично подойдет для занятий йогой после тяжелого рабочего дня. Нью эйдж основан на современной обработке традиционной этнической музыки, делая ее более «привычной» для нашего слуха, что также дает повод рекомендовать его. 

В заключение, можно привести цитату из замечательной книги, касающейся данной тематики – это «Мистицизм звука» (автор – Хазрат Инайят Хан): «Что  замечательно  в  музыке, так  это то,  что она  помогает  человеку концентрироваться. Она также создает резонанс, который вибрирует во  всем  существе;  она   почти превращает  материю в дух посредством гармонии  вибраций, затрагивающей  каждый атом всего человеческого существа.

На санскрите есть высказывание, что тон – это мать природы, но ритм – ее отец. Это объясняется тем фактом, что самая природа жизни есть ритм. Ритм во всяком обличий, называемый  или игрой, или  развлечением, или поэзией, или  музыкой, или  танцем, и является самой природой всей человеческой конституции. 

Когда весь  механизм тела работает ритмично, то удары  пульса, сердца, головы, циркуляция крови – все показывает ритм. И это еще одно доказательство того факта, что весь механизм вселенной основан на законе ритма».

Руслан Кулешов, к.н. культурологии
 

Звездные войны: пробуждение в сон

Итак, седьмая часть Звездных войн, являющихся, как нас пытаются убедить, продолжением оригинальной трилогии Джорджа Лукаса, триумфально вышла в прокат.  По этому поводу возникло множество оценочных мнений, кающихся проработки сюжета, качества игры актеров, сохранения «духа тех самых Звездных войн», режиссерской работы и качества спецэффектов.

При этом понятно, что, цитируя известного писателя, экономика, основанная на посредничестве, предпочитает перепродавать созданные другими образы вместо того, чтобы создавать новые. Не вдаваясь в феномен паразитирования на арт артефактах, доставшихся нам в наследство от массовой культуры предыдущих эпох, мы можем констатировать общую тенденцию меметичности всех этих сиквелов, приквелов и франшиз.   
        Мем как единица смысла, отсылающая нас к некоему информационному блоку данных, становится строительным материалом, кирпичиком для создания подобного рода продолжений. Мы видим блистательного Чубакку рядом с постаревшим, но узнаваемым Ханом Соло, и в нашей памяти всплывает весь комплекс приключенческой стилистики ранних Звездных войн.

Когда же на экране появляется знакомая сферическая конструкция (в этой части, с восторгом сообщают нам сценаристы, она на 70% больше), белые доспехи штурмовиков и черные одежды верхушки имперской бюрократической машины «эротический момент узнавания» обретает свою законченность. Сюда же относятся световые мечи с их знаменитыми звуками «вжж», Тысячелетний сокол, характерная текстуальная заставка перед фильмом и прочие детали.

Французский философ Ролан Барт, внеся в функцию узнавания сексуальные коннотации, как раз и имел ввиду подобный эффект, когда мы удовольствие получаем удовольствие от узнавания и распознавания знакомых нам образов и мотивов в искусстве.

Любопытно, что ностальгия по эмоциональным впечатлениям, возникшим в момент просмотра «старых» Звездных войн, по всей видимости, может быть неосознанно преувеличена или, даже, сконструирована сообразно «моде». Непревзойденный классический образец «накачивается» непререкаемой, безусловной значимостью, что заставляет отдельных зрителей искать «правильные» отсылки в новой части, «правильное» развитие сюжета в рамках канонической традиции. Даже если на самом деле эти зрители располагают на деле весьма смутными и представлениями об «изначальной модели» и их знания базируются, скорее, на частых упоминаниях сюжетов и персонажей звездных войн в массовой культуре.

В целом, логика восприятия неомифологических сюжетов строится, таким образом, на достаточно архаическом механизме циклизации мифологических представлений. Так повествования каждого цикла о богах Гераклеополя, античных героях и странных сущностях мезоамериканской мифологии включали в себя всеми узнаваемые отсылки на прошлые деяния героев этих мифов и на определенные обстоятельства, этому сопутствовавшие. 

Подобно слушателям скандинавских саг, современные зрители с удовольствием воссоздают из отсылок, кочующих из фильма в фильма в фильм, полномасштабную вселенную Звездных войн, постепенно смещая градус внимания с комологического противостояния Тьмы и Света внутри зороастрийского дуалистического универсума на семейные перипетии персонажей и смену поколений. Не случайно слоган 7-й части – «Every generation has a story» Так древнегреческие читатели с удовольствием черпали из гомеровского эпоса и мифологической поэзии сведения об родственных взаимосвязях между поколениями олимпийцев и возникающими на основе этих связей коллизиями.  

Сам сюжет новых «Звездных войн», разумеется, весьма схематичен.
Одним из основополагающих принципов его построения является техника бриколажа, предложенная в качестве интерпретации механизма мифотворческого мышления создателем структурной антропологии Клодом Леви-Строссом. Суть ее состоит в составлении новых мифов из элементов старых при использовании ограниченного набора повествовательных схем. Ставшие привычными и тиражируемыми образы, сюжетные конструкты, отдельные инварианты нарративных  структур служат основой для создания новых мифов.

Это, например, сражение родственников, воплощенное в поединке Хана Соло и его сына Кайло Рена – сразу же вспоминается поединок героя древнеирландских мифов Кухулина со своим сыном Конлайхом, а также битва со своим сыном Сухрабом героя «Шахнаме» Рустама.  Правда, в мифах отец убивал сына, а не наоборот, но подобная инверсия – вполне в духе логики построения неомифа, не говоря уже о возможном фрейдистском прочтении этого эпизода. Таким же повествовательным элементом является уход фигуры Учителя, Героя предыдущих эпох, «из мира» – Йода в классической трилогии и Люк Скайвокер в седьмой части.

Творческая свобода подобного конструирования заключена в рамки актуальных для той или иной культуры системы метафорических оппозиций. Подобно словам языка,  обладающим определенным значением, ограничивающим свободу маневрирования в построении предложения, элементы, собираемые и используемые в бриколаже, «предварительно напряжены», то есть уже являются значимой единицей смысла.

Хотя Леви-Стросс разрабатывал свою теорию бриколажа для описания процессов мышления архаических и традиционных обществ, она также (или, даже, в большей степени) подходит для изучения процессов ремифологизации в постсовременной культуре. В характерном для мифологического сознания постоянном реконструировании с помощью тех же самых материалов прежние цели играют роль средств: означаемое превращается в означающее и наоборот.

По мнению Леви-Стросса, сущность механизма бриколажа состоит в том, что мифологическому сознанию свойственно вырабатывать структурированные совокупности, используя части, отдельные элементы предыдущих мифов. «В таком выражении и состоит бессознательная деятельность человеческого духа».

Подобные структуры, в силу их моментальной узнаваемости, воспринимаются предсознательно. В этом смысле экранному искусству современной массовой культуры присуща логика сновидений, когда сознание как бы «скользит» вдоль фабулы фильма. При этом основное внимание, как и во сне, сосредоточено на изобразительных образах.

Цифровое искусство призвано, скорее, воздействовать на зрительные рецепторы, погружая зрителя в магическую среду 3D визуализаций. В этом смысле, эстетическое наслаждение, которое испытывает зритель – это  почти чистое наслаждение визуальным. Полеты, гонки и стрельба с одной стороны, и гиперреалистичное изображение впечатляющих пейзажей  вкупе с великолепным графическим исполнением отдельных деталей визуальных образов – с другой, и создает новую экранную эстетику.  

Зритель, вне зависимости от рефлексии по поводу собственных мотивов, идет, в первую очередь, за впечатлениями от цифрового искусства, воплощенного в привычной мифологической оболочке.
В этом главное смещение парадигмы внимания в тех кинематографических произведениях, где главную роль играет цифровая технология визуализации. Мы идем в кинотеатр не за уникальным, или хотя бы, увлекательным сюжетом, не за талантливой игрой актеров и развитием характера персонажа, а за тем наслаждением наблюдения за сменяющимися изображениями, что дарит визуальный ряд. Итак, увлекательных Вам снов & may the Force be with you!

Кулешов Руслан, к.н. культурологии

 «Что же касается двигавшего мною мотива – он был чрезвычайно прост. И на чей-то взгляд, я надеюсь, он сам по себе мог бы оказаться достаточным. Мотив этот – любопытство; во всяком случае, тот вид любопытства, который один только стоит того, чтобы его практиковать сколько-нибудь настойчиво; не такое любопытство, которое пытается ассимилировать то, что надлежит знать, но такое, что позволяет отделить себя от самого себя. И чего бы стоила страсть к знанию, если бы она должна была обеспечивать лишь приобретение знаний, а не служить опорой – неким определенным образом и насколько это возможно – тому, кто познает, в его блужданиях. В жизни бывают моменты, когда, чтобы продолжать смотреть или размышлять, нельзя обойтись без вопроса: можно ли мыслить иначе, чем мыслишь, и воспринимать иначе, чем видишь?»

Мишель Фуко

Целью этой серии статей является исследование идей философа Мишеля Фуко, изложенных им в работе «Использование удовольствий». Она, в свою очередь,  входит в трехтомник его книг – «История сексуальности и власти». Прежде всего, меня интересует то рационально-практическое ядро его книг, что применимо к нашей повседневной жизни. 

Фуко задается вопросом – можно ли воспринимать иначе такое понятие, как «сексуальность»? Частое использование слов «секс» и «сексуальность» сделали их привычно-обыденными. Сексуальность кажется термином интуитивным, данным для понимания во всей своей очевидности – спроси любого, что это такое, и у каждого найдется какой-то ответ.  

При упоминании сексуальности наши мысли наполняются множеством образов, совокупность которых, как мы простодушно предполагаем, дает нам исчерпывающий ответ. И кажется, что это понятие, в том или ином своем звучании, существовало всегда. Однако на самом деле сексуальность в совокупности ее нынешних определений – продукт начала XIX века.  

И, если задуматься, сексуальность включает в себя части достаточно разнородных сфер знания: это и биология со своими пестиками и тычинками; и медицина, регламентирующая предписания относительно здоровья и патологий, а также дающая нам понимание анатомии и физиологии секса; и юриспруденция, кодифицирующая ограничения возраста и статуса между вступающими в сексуальную связь, реальную или виртуальную; и биополитика социальной инженерии, контроля за демографией, а также экономикой микросоциальных ячеек брака, образующихся на все той же основе сексуальности; и психоаналитика, со своими, по выражению известного писателя, «Эдипами, сфинксами и сфинктерами», перемещающая сексуальность из половых органов в мозг.  

Внезапно оказалось, что секс представляет собой совокупность функций множества социальных институтов, имеющих к нему, на первый взгляд, весьма опосредованное отношение.  

В рамках обыденного мышления здесь напрашивается следующий вывод: есть некая «естественная» человеческая сексуальность, лежащая в основе всех этих частных проявлений секса в общественной жизни. В конечном счете, следуя этой логике, и психоаналитик, и юрист и врач и социальный работник – лишь обслуживающий персонал на теле древнего зверя. 

Но если копнуть, пользуясь фрейдистскими метафорами, глубже, выясняется следующее: сняв с сексуальности все эти покровы, будто бы наброшенные на сексуальность для определения того, что в ней есть норма и что в ней есть отклонение от нормы, то выяснится следующее – в основе ничего нет. Пересечение линий всех вышеперечисленных социальных практик – закона, научного познания, биополитики – и дает на точке соприкосновения линий пресловутую сексуальность. 

Мы можем говорить о трех характеристиках, от которых имеет смысл отталкиваться, когда речь идет о сексуальности: во-первых, о совокупности наших знаний в рамках медицины и психологии; во-вторых – о системах власти над сексуальностью, имеющих в основе, в зависимости от типа общества, юридические законы, религиозную кодификацию, общественную мораль и т.д.; и в-третьих – от тех способов, которыми мы воспринимаем свою сексуальность и сексуальность окружающих, от нашего личного способа выстраивать сексуальные отношения определенного типа с другими.  

Итак, мы думали, что имеем дело с вещью вполне себе очевидной, тогда как на деле оказалось, что мы понятия не имеем как и почему возник тот странный гибрид, которым мы оперируем как данностью. В таких случаях правильным будет начать с истории обсуждаемого вопроса и узнать, каким образом  секс осмыслялся в разных эпохах и культурах? 

На вопрос – почему акт совокупления оказался связан с биологией, медициной, юриспруденцией и психологией, мы еще можем ответить в рамках причинно-следственного объяснения. Оно показывает, как на разных временных этапах, дабы организовать свою жизнь на рациональных началах, обезопасить себя от болезней, внести ясность в правила наследования имуществом и  совместного ведения хозяйства, сделать восприятие себя и других менее драматичным, человечество с помощью всех вышеперечисленных систем упорядочивало сексуальность и подчиняло ее определенным правилам. Но также следует задать и другой вопроc, ответ на который будет дать уже значительно труднее.

Почему именно секс начали рассматривать с позиций морали?

Нет, ну в самом деле странно. Почему, к примеру, ни физическое самосовершенствование, ни способы ведения дискуссии не стали объектами, с которыми сопряжена мораль? Как так получилось, что именно на этот аспект жизни, – сексуальность, – обращено такое пристальное внимание? И было ли это внимание всегда одним и тем же? Почему секc  и связанное с ним удовольствие попадает в зону морального внимания? Откуда эта, как выражается Фуко, «этическая озабоченность»?  

Почему в зону контроля морали не попали ни еда, ни сон, ни исполнение гражданских обязанностей – а ведь они, между тем, также являются значимыми областями жизни индивидуума и коллектива? 

 Если эвфемизм «переспать», нелепый по своей противоположности тому процессу, что он скрывает собой, понимать буквально и связать с ним наше моральное поведение, то отчего не задаться моральной стороной следующего вопроса – могут ли спать вместе в одной кровати или одном помещении люди разного возраста, будет ли грехом то, что один из супругов заснул рядом с другим человеком и, наконец, могут ли спать рядом представители противоположного пола? Или, если связать с системой запретов и предписаний еду, то могут ли есть вместе отец и дочь, чья-то жена с незнакомым мужчиной и т.д.  

Подобная проблематизация кажется нелепой лишь потому, что мы к ней не привыкли. И в силу же привычки нам не кажется столь же странным подходить к сексу с мерилом этики. Нам вообще не кажется странным наделять секс сверхзначением, т.е. видеть в нем, прежде всего, не физиологическое, а символическое. 

Итак, вот вопрос – как и почему человеку приходит в голову наделять дополнительным символическим значением ту или иную область деятельности?  

Безусловно, мы могли бы сказать, что обычай подчинять неким этическим догматам сексуальную жизнь достался нам по наследству от христианской морали. Да, действительно, на протяжении многих столетий  европейские страны жили в рамках множественных христианских парадигм, которые при всей настоящей или кажущейся разности во взглядах на вероучение, в вопросах секса проявляли удивительное единодушие – разнился лишь градус давления и контроля.  

Но ведь церковь и религия – это также продукт социума, общественный институт, принципы и взгляды которого уже возникли на некой основе. Религия лишь кодифицировала ту особую форму взгляда на секс как на то, что подлежит моральному урегулированию.  

Нет, разумеется, нельзя недооценивать значимость религиозного контроля над сексуальной жизнью в прошлом – средневековые религиозные трактаты содержали в себе столько конкретных физиологических указаний относительно времени, места, подобающих поз, подобающих ласк, правильного начала и правильного завершения, что по обилию порнографических подробностей далеко опережают современные романы, посвященные теме секса.  

Все эти пятьдесят оттенков имитации распущенности – просто детские сказки рядом с наставлениями, что пастор читал своим прихожанам в католических храмах. Православие, также, судя по всему, до сих пор инсталлирует в мозги населения свои духовные скрепы и прочие трансцендентные пассатижи.  

Да и времени прошло немало с эпохи темных веков, учитывая прогрессирующую скорость развития и трансформации ментальности масс – слишком много культурных паттернов сменилось или поменяло полярность.  

Тем не менее, сексуальные пары, даже не будучи женатыми, связывают себя многочисленными взаимопересекающимися обязательствами – от верности в действии до верности в мыслях, от взаимной обязанности привносить равный вклад в совместную гармоничную сексуальную жизнь до построения всевозможных индивидуальных моделей, поддержание устойчивости которых также входит в сферу обязанностей партнеров.  

Впрочем, если мы хотим знать, как эта ситуация сложилась, то мы не столько должны глядеть в настоящее, где экономические отношения во многом формируют сексуальные контексты, а в прошлое.  

Антропологи затянут старую басню о том, что люди видели ужасающие последствия кровосмесительных браков и этот фактор стал решающим в определении негативной маркировки полигамии и инцеста, а также связей между близкими родственниками в принципе. Но нельзя забывать, о каких людях в данном случае идет речь. Современный антропологический тип человека появился 40 тысяч лет назад. А первые города, посуда, земледелие и животноводство, – все то, что в науке принято называть неолитической революцией, было изобретено около 10 тысяч лет до нашей эры. То есть, тридцать тысяч лет подряд люди пользовались кремневыми рубилами, носили одежду из шкур и охотились с копьем на какого-нибудь первобытного кабана. Да, среди них должны были попадаться гении, умевшие подмечать закономерности, но, в целом, доверять наблюдательности этих ребят и их способности делать выводы я бы не стал.  

Кроме того, всегда ли мы имеем дело с системой запретов? В парных отношениях, особенно в западных странах, поведение партнеров, не связанных узами брака регулируется лишь собственным пониманием того, чего они хотят, что считают правильным, считаясь с общественным мнением лишь отчасти. Которое, как известно, на то и мнение, чтобы его можно было обойти стороной.  

И мы видим, как часто оказывается, что люди склоны руководствоваться моральными предписаниями особенно тщательно как раз там, где над ними ничего не довлеет – никто никого не заставляет, и их половая жизнь не повлияет на их карьеру или отношения с соседями. А ведь это миллионы молодых пар, совершенно самостоятельно решивших, что факт секса между ними предполагает теперь некие иные взаимоотношения, чем те, которые у них были до этого.  

То же касается и взаимодействия с окружающими – как со стороны обоих партнеров, так и для каждого по отдельности. Они сами регулируют происходящее с ними сообразно со своим пониманием нормы и идеала. Сюда же можно отнести отношение к наготе, к произведениям искусства, к порноиндустрии и т.д. 

Надо сказать, что желание людей распоряжаться своей сексуальностью самостоятельно, без креста или полумесяца над головой – вовсе не изобретение Новейшего времени.  

В античной культуре сексуальная жизнь была включена в особый ряд практик, которые можно было бы назвать «искусством жизни» и «заботой о себе». С помощью этих практик люди не просто устанавливают некоторые правила поведения, а стараются осознанно изменить самих себя, сделать из своего повседневного существования произведение искусства. Такие сексуальные практики несли эстетическую ценность и отвечали определенным критериям стиля.  

Эти техники себя утратили свою значимость с приходом христианства. Собственно, христианство изменило отношение к следующим аспектам сексуальности:

Во-первых, сдвинуло половой акт по шкале ценностей радикально вниз, как действие плотское и греховное;

Во-вторых, при таком активном неприятии телесного начала речь уже не могла идти ни о каком удовольствии от процесса. Для добродетельного христианина даже вопрос так не стоял – получает он удовольствие или нет.  

*   *  * 

Проблематизация секса в качестве вышеупомянутых практик себя начинается с Древних Греции и Рима. Слово «проблематизация» здесь лишено негативных коннотаций – имеется ввиду, что греки и римляне делали сексуальные отношения объектом своего пристального внимания, и выделяли в этом вопросе правильное и неправильное поведение.  

Вместо строгих требований античная культура знает предписания, рекомендации, советы, которые давали известные  и авторитетные авторы в качестве пособий для правильного простраивания этого аспекта своей жизни.  

Здесь следует выделить несколько аспектов осмысления сексуальности античными авторами, которые в своем трансформированном  виде перешли и в более позднюю европейскую культуру: 1) контроль над телом; 2) модель поведения; 3) пример воздержания. Это тематика осознанного самоконтроля сексуальной активности – в отношении регуляции тела, жизни в паре с половым партнером и соотнесения секса и мудрости. 

1. Контроль над телом был связан с субстанциональным пониманием природы мужской сексуальности – считалось, что сперма является неким физическим выражением общей витальности организма, и что ее чрезмерное растрачивание ведет к ослаблению, дряхлости и смерти.

Подобное или близкое этому понимание природы сексуальной энергии встречается во многих древних культурах – вспомним ценность семени в даосских практиках удержания от семяизвержения или тапас в индуизме, накапливаемый (в том числе), с помощью обетов воздержания. Надо сказать, что в европейской традиции подобные представления благополучно дожили до XIX века, и медицина того времени на полном серьезе рекомендовала не злоупотреблять своими половыми органами.  

2. Схема поведения появляется как форма самоограничения сексуальных контактов. Здесь-то и возникает тема верности в браке и воздержанности в сексуальных удовольствиях получившая такое мощное развитие в европейской культуре.

Любопытно, что Плиний рекомендовал в качестве примера для подражания в верности и воздержанности слона. Он писал, что «именно стыдливость заставляет слонов спариваться всегда только тайком раз в два года. Слоны не знают, что такое супружеская измена…».  

3. И, наконец, модель воздержания как образец поведения достойного человека. В древней Греции, где одним из общественных принципов была «агония» – непрерывное соревнование за первое место среди всех общественно значимых сфер деятельности  (10 мудрецов, 10 чудес света, 10 лучших атлетов, 10 лучших драматургов ets. – греки постоянно занимались составление подобных списков), осуществляя господство над собой, человек, кроме всего прочего, доказывал свою статусность и первенство. Тот, кто научился управлять своими страстями, более других достоен того, чтобы управлять окружающими.  

Мудрость Сократа, одного из наиболее почитаемых мыслителей античности, в том и состоит, сообщает нам платоновский «Пир», что Сократ способен не поддаваться действию провоцирующей красоты. Эта модель поведения понималась как практика управления своей энергией жизненности для достижение высших целей, таких как познание. Здесь явно обозначена связь между воздержанием и доступом к истине.  

*   *   * 

Подводя некоторые предварительные итоги изучения работ Мишеля Фуко, посвященных теме секса, я бы хотел, в первую очередь, отметить, что необходимость подобной популяризации вызвана как тем, что язык философско-культурологических работ Фуко не рассчитан на широкую аудиторию, так и тем, что акцент в исследовательских текстах, описывающих идеи Фуко, обычно смещен в сторону от темы секса как таковой.  

Продираться сквозь дебри французского постмодернистского дискурса – задача не из легких для неискушенного читателя. Логика, по которой движется Мишель Фуко в этих трех томах – это схема, состоящая из нескольких этапов: предоставление некоего тезиса, затем – ответ на него антитезисом, и наконец, вместо классического гегелевского синтеза, Фуко дает ту же самую задачу под принципиально иным углом. Он демонстрирует, как то, что мы принимали за суть проблематики оказывается не более чем нашей привычкой думать определенным образом.  

Фуко приходит к следующему умокзаключению: Первым главным отличием античного отношения к сексу от более позднего христианского являлось то, что церковь возвела в обязательный принцип такую мораль, наставления которой имели принудительный характер. За их выполнением следила как цензура внешняя – сами религиозные институты и общественное мнение (и последствия нарушения моральных догматов могли быть самыми серьезными), так и цензура внутренняя – религиозность как суперэго наставляла и наказывала за проступки «изнутри».  

В античной же мысли дело обстояло иначе: требования строгого отношения к себе в соблюдении определенных правил сексуальной жизни, касающихся, к примеру, частоты контактов, не были организованы в единую, упорядоченную, авторитарную мораль. Это было частным делом каждого.  

Эта мораль не говорила, как христианская, что «если ты будешь нарушать заповеди, тебя строго осудит закон божеский и человеческий», она, скорее, утверждала «ты волен поступать как хочешь, но если ты желаешь вести достойную и красивую жизнь, полную свершений, тебе следует подчинить свою сексуальность определенным строгим правилам». 

Вторым главным отличием греко-римского отношения к сексуальности от бытовавшего в христианской религии было то, что значимость церковных моральных норм относительно секса считалась универсальной, предназначенной для всех и навязываемой всем равным образом.  

В античности же представления о правильной сексуальной жизни представляли собой, скорее, некоторое рекомендательное дополнение по отношению к общераспространенной морали, предназначенное только для тех, кто хотел добиться в жизни большего и упорядочить ее так, чтобы сексуальность служила им, а не подчиняла. И источником подобных наставлений не был централизованный общественный институт – подобные правила составляли врачи, философы, представители эзотерических направлений духовной жизни античности.  

Если в случае с христианством сексуальная мораль развивала наиболее  жесткие запреты в отношении себя именно потому, что в этом вопросе требования строгости были наиболее сильны, а обстоятельства следования догматам в этом вопросе имели максимально принудительный характер, то в античности ситуация была другой.  

Регуляторная мораль античности преследовала иную цель, нежели мораль христианства – не запретить что-либо, а указать на правильное направление.  

Соответственно и само наполнение слова «мораль» в этих двух традициях совершенно иное – для христианства это догматическое предписание, выполнение или невыполнение которого передвигает тебя вверх или вниз по шкале греховность-святость, со всеми соответствующими последствиями для души в том мире (и, если глубоко пасть в греховность, для социального и физического тела – в этом).  

Для античности же мораль – это некий ориентир, движение к которому позволяет тебе из своего естественного состояния прийти к  совершенству, выражаемому в большей эффективности в любой значимой сфере общественной жизни – политике, философии, искусстве, науке, спорте и т.д. 

Соответственно, античная мораль говорит нам о практиках удовольствий, состоящих из определенных ограничений и предписаний, цель которых – осуществление своей способности управлять своей жизнью, и как следствие, расширение сферы своей личностной свободы.

Итак, природа проблем, сопровождающих жизнь человека как вида и индивида – не меняется. Меняется лишь отношение к ним.  

Если взглянуть на историю культуры с высоты того масштаба, где глобальные обобщения и выводы становятся столь же возможны, сколь и спорны, то мы увидим, что наша культурно-историческая эпоха является вторым Возрождением, осуществляющемся в своем мировоззренческом возвращении к истокам уже не посредством копирования образцов искусства, а с помощью заново осмысленных практик искусства жизни. 

Ренессанс начинается с себя.

Кулешов Р. Н.
Канд. наук культурологии